Трэвис шел по берегу моря, по белому, как жемчуг, песку, а море ложилось к его босым ногам серебряными монетами. Большие коричневые ботинки, как нашкодивших щенков, он нес за загривок; было холодно, над портом вдалеке, как над белыми горами вуалью траурной собирались тучи - "не жди ничего хорошего, город" словно хотело сказать небо; а Трэвис всё шел и шел, и с ним мир разговаривал по-другому. "Эй, Трэв" шептало море, словно соблазняя на самоубийство "здесь неподалеку от берега две сотни лет назад галеон потонул - сколько там вещей!.. и все красивые, ручной выделки, резьба и всё такое - как комнатка красивой девушки... Хочешь?" Но Трэвис не хотел сокровищ - истории про утопленников и далекие маяки ему нравились больше; "нет, расскажи, почему он затонул" море зашипело, словно чайник "Тифаль", но не рассердилось - как можно сердится на своего повелителя; и покорно повело свой рассказ, будто кот Баюн пошел по цепи. На каменной набережной же о Трэвисе шел посторонний разговор.
- Видишь того парня? В шарфе красном до пола и босой еще, совсем с ума спятил, - спрашивал неказистый молодой человек с пекинесом у бармена последней летней торговой точки - синие зонтики, пиво и пицца.
- Но, - сказал тот, протирая стаканы, как смысл жизни обдумывая. - Он каждый день здесь гуляет...
- Это сын Януса Сибелиуса, - произнес молодой человек с пекинесом, словно открывая дверь воздуху в горящей квартире. Бармену это ничего не сказало - самое большое, что он прочитал за жизнь, был Стивен Кинг "Роза Марена". С пекинесом опешил, будто его не узнали. - Ты что, это же композитор киношный, самый богатый и знаменитый; за каждую свою мелодию он получает статуэтку в золоте... А сын у него - вон тот - единственный. И слабоумный.
- Да ну, - стаканы засверкали без солнца, как самодостаточные вещи. Бармен посмотрел сквозь них на владельца пекинеса, увидел без искажения, как глаз без осколка из "Снежной Королевы", и решил, что его долг на день перед миром по красоте выполнен.
- Да правду тебе говорю! - молодой человек очень нервничал; во-первых, потому что боялся грозы, а на горизонте она обещалась, как роковая женщина в груди каждого мужчины; а во-вторых, не любил, когда не слушали единственное интересное, что он увидел в жизни. - Его зовут Трэвис. Он ни разу не ходил в школу, а ему семнадцать; и почти ничего не говорит. Я всё знаю, потому что три месяца им продукты привозил; сейчас женился, новая работа; он все дни только и делает, что гуляет по морю, смотрит телевизор - одни мультики, и играет со слугой в шахматы.
- А отец? - наконец, снизошел бармен. История его не интересовала, но делать-то всё равно было нечего; а молодой человек уже две кружки пива купил, и хот-дог своему пекинесу.
- Он ему дом построил - специально для того, чтоб на море смотрел; врачи сказали - успокаивает; тот, на Черной скале, знаешь?
- Из стекла который?
- Ну, - молодой человек оживился, почувствовав интерес, как другие чувствуют деньги, - а сам там редко живет. Приедет, книгу почитает; походит с сыном по пляжу - а тот всё молчит; и уезжает через неделю. Я же говорю - слабоумный...
- Шахматы вообще-то сложная игра, - заметил осторожно бармен, словно складывая башню из карт.
- Ерунда, - и молодой человек, рассказав весь сюжет, подмахнул третью кружку пива; бармен задумался о несправедливости даров; а Трэвис тем временем дошел до конца пляжа - дальше начинался порт, корабли, запах рыбы и много людей, которые будут спрашивать, что семнадцатилетний мальчик в старом плаще и длинном шарфе делает не в том, где ему положено месте; потому он повернул назад; опять прошел вдоль старой набережной, где уже с наступлением зимы не стало цветов и туристов; и возле Черной скалы надел ботинки - Кармен терпеть не могла, когда Трэвис гулял босиком. Она шумела, как готовящийся гуляш; всплескивала руками и охала, а потом тащила пить чай с медом - а он сладкий, как боль от несбывшегося; оттого противно; и шума Трэв не любил. Он крался по пляжу к камням; потом играть ему надоело, и он просто нашел лестницу среди скал, и полез по ней в дом.
Скала называлась Черной от цвета. И еще раньше на ней стоял маяк; говорили, что на нем кого-то убили хорошего, и с тех пор огонь не горел, сколько бы его не разжигали; маяк снесли, и место стояло пустым, пока пятнадцать лет назад участок не купил городская и мировая знаменитость композитор Янус Сибелиус. И построил на скале дом, о котором говорят в городе и по сей день. Дом был из стекла - как и вспомнил бармен. Стен в нем не было - только крыша из сверкающего легкого металла, словно летела серебряная птица да решила отдохнуть. Вместо стен были огромные окна - и виден в них был не мир, а только море. Когда Трэвис родился, его мать была в самолете на Вену, а самолет, как серебряная птица, был точнехонько в серединке над северным морем. Оттого, может, и глаза у Трэвиса странные - и не серые, и не синие, не зеленые и не карие; а словно меняются от погоды за окнами - какое море, такой и цвет.
К дому вела длинная железная лесенка; в бурю слуги боялись, что её снесет; но она только дрожала и звенела жалобно, а на утро была на месте. Ноги Трэвиса скользили по ней, морская соль; а в доме пахло гуляшом и пирогом со специями.
-------
В год, когда родился Трэвис и умерла Пенелопа, он получил первую золотую статуэтку - за фильм об убийстве: красивая девушка шла домой, и её настиг человек, возверивший, что он - дьявол; заключительный кадр - дождь ночной улицы, отливающий радугой огней, и красная туфелька с поломанным каблуком; и перестал верить в счастье. Трэвис рос не таким как все; оттого Янус привык скрывать и быть одиноким. Он получал награды за каждую мелодию - и это было странно, как продать душу дьяволу за бесценок пьяным, а потом думать, что же взамен: сидеть у белого рояля в темноте в дорогой гостинице незнакомого города и не знать, наказан ты и за что, или наоборот - благословлен - и на что... Сейчас Янусу было пятьдесят; но выглядел он на старые тридцать; седые волосы и синие глаза - людям казалось, что он ослепительно красив; и ему порой тоже - в приемном зеркале, полном других гостей; Маркус принес чай - любимый хозяина - зеленый "Ахмад" с жасмином. Горький и зеленый, что море за стеклом; без сахара; кроме как здесь, Янус больше нигде его не пил. "Ты не хочешь есть?" спросил он у жены.
-------
- Я видела ангела...
- Ангела? - тоже прошептала Дагни; и сердце её заколотилось, словно влюбленное.
- Ангела, - повторила убежденная в свете Анжела, - он стоял на волнах и смотрел, как все гибнут; а потом увидел меня и прокричал: "я хочу, чтоб она осталась в живых, слышишь..."
Сердце Дагни вскрикнуло, словно получило письмо. Она повернулась стремительно к девушке, схватила её за лицо и посмотрела в глаза. "Серые, серые! словно дождливый туман...", а потом показала девушке пропасть под ними.
- Его глаза, какого цвета? - девушка глянула вниз, под перила и зажмурилась; начала вырываться из крепких рук Дагни.
- Черные, синие, золотые, зеленые, - назвала она все цвета бури; а море под "Моргианой" было черное и спящее; и вдалеке на нем плавали огни приближающегося порта.
- Это не ангел, - сказала Дагни, отпуская, девушка рыдала уже в голос, - это Трэвис. Не бойся, он умер; он не придет за тобой.
Анжела же мотала темнокрасной косой и повторяла: "нет, нет"; потом затихла. В тишине ночи послышался плач - далекий, далекий, словно свет маяка.
- Это дарлинг плачет, - всполохнулась она, кусок света, - проснулся; я побегу...
- Анжела, слышишь, - Дагни помогла ей встать и повторила, словно стучалась в дверь, - он умер, он не придет за тобой...
Но комната в глазах Анжелы была пустою; Дагни смотрела, как та идет по палубе, легкая и волнистая, словно вышитая люрексом и мулине; "красивая" и ревность уколола её; а Анжела вдруг обернулась - у самой лестницы вниз, во второй класс; и сказала из темноты:
- Он утонул, не так ли? только вы это зря так - не думаете о нем; он же ангел - он просто ушел - домой. Понимаете? Мы с вами разговариваем о странностях; вы ведь тоже тонули? - а он слушает - там, - и опустила руку над морем...
ночь в белом бархате. НК